Фестшрифт 75

Абрамян Л.

АРМЕНИЯ МЕЖДУ АЗИЕЙ И ЕВРОПОЙ, ВОСТОКОМ И ЗАПАДОМ, БУНТАРСТВОМ И БЛАГОРАЗУМИЕМ

            Европа и Азия, составляющие Евразийский материк, представляют собой не только смежные, условно разграниченные географические территории, но и проти­во­поставленные в культурном и политическом плане понятия. Поскольку между Европой и Азией нет четкой естественной границы,[1] ее проводят по-разному. Эта граница главным образом варьирует в области между Каспийским и Черным моря­ми. Обычно ее проводят по Главному Кавказскому хребту или немного севернее  – по Кумо-Манычской впадине, и тогда Армения вместе со всем Закавказьем оказы­ва­ется в Азии. Иногда же Закавказье включают в Европу,[2] и Армения оказывается в Европе. Однако по другим делениям Армения с бóльшим постоянством попадает в Европу. Например, ее футбольная команда выступает в лиге европейских команд, а сама Армения является членом Совета Европы,[3] откуда ее грозят вывести в случае, если она не будет вести себя как европейская, т.е. цивилизованная, страна. Такое «европейское поощрение» извне находит встречную реакцию изнутри: сами армяне обычно считают себя европейцами. Впрочем, это цивилизационная самооценка многих, может быть, даже всех народов, живущих вблизи географической границы. Так, Турция претендует даже на вхождение в Евросоюз, что же касается Грузии, то она выказывает наиболее бросающуюся в глаза европоцентристскую тягу, после же недавней находки в Грузии древнейшего черепа европеоидного облика, часто трак­туемого грузинами как «предок европейцев», грузины стали считать себя европей­цами и в палеоантропологическом плане.                

            В то же самое время современная Армения семиотически демонстрирует свою близость к Азии. Например, «западный» свободный рынок в Ереване (пред­ставленный на уровне мелких торговцев) впервые появился в виде типичного ази­ат­ского базара, а западные потребительские товары вначале проникали (и отчасти продолжают проникать) в Армению в своем восточном обличьи.[4] Примеры фено­менов двойного, европейского и азиатского, «гражданства» в Армении легко мож­но продолжить,[5] так что Армения по многим признакам оказывается неким сред­ним звеном между Европой и Азией, наделенным качествами обеих.

Однако в истории Армении сегодняшнему представлению о противо­пос­тавленных Европе и Азии и Армении, расположенной между ними, предшество­вало более древнее противопоставление – между Западом и Востоком, граница ме­жду которыми пролегала в пределах самой Армении. Естественно, речь идет не о сегодняшней крошечной стране, а о ее исторической предшественнице, Великой Армении, некогда занимавшей значительную часть Малой Азии. В 397 г. она была поделена между Персией и Византией, дав начало указанному противопостав­ле­нию по признаку восток – запад. Слово «противопоставление», вообще говоря, не совсем точно передает состояние армянского этноса и культуры в условиях его ди­хотомического распределения в пределах двух великих держав. Скорее следовало бы говорить об известном различении двух частей армянского этнокультурного феномена. Однако не следует забывать и о том, что длительное проживание в двух политически и культурно противопоставленных странах не могло не получить от­ражения в более или менее выраженном противопоставлении Западной и Восточ­ной Армении. Упомяну хотя бы о различении западноармянского и восточноармян­ского языков, которое в настоящее время нередко предстает в виде явного противо­стояния сторонников старой и новой (реформированной) орфографии.[6]               

            Как бы то ни было, это противопоставление обусловлено упомянутым де­лением Армении на две части. Какова была этнокультурная картина Aрмении до этого, трудно сказать с абсолютной уверенностью. Во всяком случае сегодняшнее различение языка, очевидно, – результат утраты связей внутри этноса в условиях политической разделенности. Как полагают лингвисты, в V в. диалекты армянского языка были гораздо ближе друг к другу, чем, скажем, в XIII в. Имеется даже мне­ние, что диалекты V в. являлись скорее субдиалектами, чем собственно диалекта­ми.[7] Иными словами, хотя бы в языковом отношении раннесредневековая Армения типологически напоминала современную нацию-государство. Мы не будем обсуж­дать здесь, каким с точки зрения современных теорий о нации было армянское ран­несредневековое общество, было ли оно гомогенным и по другим признакам, и ес­ли было, то как выражалась эта гомогенность. Во всяком случае можно сказать с определенностью, что это общество плохо подходит к широко используемым в нас­тоящее время европоцентристским моделям нации и нации-государства и может стать удобным материалом для пересмотра или во всяком случае уточнения этих моделей.[8] Это не значит, что я призываю считать армян сложившейся нацией в со­временном понимании с незапамятных времен. Вместо такого примордиалистского утверждения я предлагаю использовать современное конструктивистское понима­ние нации применительно к армянскому обществу IV-V вв.: тогдашние интел­лек­туалы-«националисты» сконструировали нечто близкое к современному понима­нию нации, причем по тем же принципам, по которым европейские интеллектуалы-националисты XVII-XIX вв. творили современные европейские нации.[9]          

            Каким бы ни было состояние армянского общества до деления его на две ча­сти, оно произошло по оси восток – запад,[10] так что к началу ХХ в. историческая Армения была разделена на две субэтнические части – Восточную и Западную Ар­мению. В результате геноцида армян в Османской Турции в годы Первой мировой войны, приведшего к вынужденному бурному росту армянской диаспоры, разде­ле­ние армян по оси восток – запад получило еще более выраженный вид: постгено­цидное распределение армян по миру предопределило родину на основе Восточной Армении и диаспору – на основе Западной Армении. 

В армянском обществе имеется также дихотомия иного рода, которая не связана с ориентацией по принципу восток – запад, но иногда может совпадать с ней. Следуя Н. Адонцу, эту дихотомию можно охарактеризовать в соответствии с двумя тенденциями, которые достаточно четко различаются по крайней мере с V в. Эти две противопоставленные тенденции представляют, соответственно, ориента­цию на бунтарство и благоразумие.[11] Адонц прослеживает эти противопоставлен­ные ориентации начиная со знаменитого противопоставления Вардана Мамиконяна Васаку Сюни во время антиперсидского восстания 451 г., которое предопределило армянские стереотипы национального героя и предателя. Согласно Адонцу, это бы­ло отражением бунтарского и благоразумного отношения к неопределенной ситуа­ции, характерного, соответственно, для княжеских родов Мамиконянов и Баграту­ни.[12] Два этих начала часто соотносились с разделением Армении по признаку восток – запад, хотя могли меняться как местами, так и представлявшими их родами. Так, в конце VI  в. Саак Мамиконян воплощал благоразумное начало и Запад, тогда как Смбат Баг­ратуни – бунтарское начало и Вос­ток.[13] И все же в целом ориентация на осторожность и благо­разумие была более выражена в роду Багратуни, чем Мамико­нянов.

Можно было бы предположить, что подобная дихотомия необходима нации для наиболее эффективного противостоя­ния изменяющимся условиям, если бы такой меха­низм выжи­вания не оказывался чересчур драматичным для самой нации, каким, собствен­но, и была губительная вражда между Мамиконянами и Багратуни. Однако Н. Адонц скло­нен искать истоки рассматриваемой дихотомии скорее в социально-политичес­кой сфере, нежели в эссенциалистской психологии: благора­зумная тенденция была в той же степени противопоставлена бунтарской, как централизованная власть, которую вопло­щал в себе царский род Багратуни, была противопоставлена раз­дробленной феодальной струк­туре.[14]

Как бы то ни было, два начала продолжают существовать и в наши дни. В советское время они олицетворялись, соответст­венно, благоразумной, «теряющей память» Советской Армени­ей и постгеноцидной диаспорой, борющейся за национальную память.[15] Разу­меет­ся, подобное распределение «ролей» между родиной и диаспорой является достаточно гру­бым и условным. В то же самое время диаспора сама может быть разделена на две части, соответствующие двум течениям, демонстрируя тем самым универсальную природу рас­сматриваемой дихотомии. Так, партия «Дашнакцутюн» представляет бунтарское направ­ле­ние (это видно из ее полного имени – в переводе «Армян­ский революционный союз»), тогда как либеральная партия «Рамкавар» ближе к благоразумному направлению, хотя такое распределение тоже условно и представляет скорее идеальную, чем реальную харак­теристику обеих партий.

Родина и диаспора могли, подобно Мамиконянам и Багратуни (так же как Вос­ток и Запад), иногда меняться местами в своих ориентациях. Например, на первом этапе Карабахского движения (1988 г.) по­литические партии диаспоры были более осторожны и благо­разумны, чем бунтарски настроенные участники массовых выступлений в Карабахе и Армении,[16] которые даже получили от кремлевского руководства ярлык экс­тремистов. В дальней­шем, с углублением армяно-азербайджанского конфликта, диас­пора, особенно дашнаки, вновь обрела свой мамиконяновский облик, в частности, в от­ношении к  войне в Карабахе. Современное двуединство Армения-Карабах также демон­ст­рирует указанную дихотомию. Так, собственно карабахское крыло Карабахского дви­жения, типологически повторявшее феодальную модель национально-освободитель­ной борьбы XVIII в., больше тяготело к мамиконяновскому прототипу, чем ереван­ское, которое быстро преобразовалось в широкое социальное движение.[17]

Аналоги двум рассматриваемым тенденциям можно найти и в других культурах, например, в русской – ср. «восточных» славяно­филов и западников. Соотношение бунтар­ской и благоразумной частей общества может меняться с течением времени и от стра­ны к стране, питая различные, порой сомнительные гипотезы и теории.[18] В любом случае эти два начала играли значительную роль в становлении национального характера и предопре­дели­ли многие особенности национальной истории, поскольку, каково бы ни было их происхождение, они материализуются  в конкретных людях. Соотношение бунтарства и благоразумия зачастую служит основанием для дифференциации народов, а иногда даже базой для этногенетических построений. Напри­мер, в русской этнографии XIX  в. ингуши считались не отдель­ным народом, а миролюбивой частью воинственных чеченцев, которая не участвовала  в жестком сопротивлении русскому за­воеванию Кавказа.[19] Хотя разделе­ние этих двух родственных народов произошло ранее и, скорее всего, по другому сцена­рию,[20] теоретически процессы подобного типа могут играть значительную роль в этно­генезе.

В случае с армянами мы подходим здесь к другой пробле­ме, которая много обсуж­дается как  в Армении, так и в диаспо­ре и связана с сегодняшним пиком эмиграции ар­мян со своей родины. В терминах указанной дихотомии эта проблема каса­ется природы и характера тех, кто остается и кто вынужденно покидает родину из-за экономических тя­гот 1990-х годов или по другим причинам. По одному мнению (его можно назвать па­три­отическим, или национально-ориентированным), покида­ющая родину часть нации счи­тается ее лучшей или по крайней мере наиболее активной частью, которая, тем не менее, обре­чена быть в конечном счете потерянной для Армении и армянства. Таким образом, диаспора, в частности ее новая, экономи­чески обустроенная часть, считается, согласно этому мнению, потенциально ненадежной для сохранения национальной идентич­ности, т. е. воспринимается как нечто близкое к бла­горазумной тенденции, приводящей к национальному «забве­нию». То же самое мнение классифицирует ту часть армян, ко­торая остается на родине, невзирая на невыносимые условия, как истинных патриотов своей нации, т.е. воспринимает их как близких к мамиконяновской тенденции. Тут бу­дет уместно напомнить девиз, восхваляющий смерть за веру (или за независимость, или за нацию) и сопровождающий бун­тарское направление со времен Аварайрской би­твы до про­грамм современных националистических партий.

Тем не менее «борющаяся» за национальную память часть армян, остающаяся на родине (Востоке), ждет помощи от «готовой к забвению» части, уехавшей на Запад. Кстати, в постсоветской Армении многие умудряются выжить именно благодаря скром­ной, почти невидимой, но относительно стабильной финансовой подпитке со стороны недавно уехавших – традиционные диаспоральные группы предпочитают участвовать в благотворительных программах, дающих более зримые результаты (строительство кафед­рального собора в Ереване, стратегической шоссейной дороги и т.п.). Вообще говоря, сов­ременное представление бедной родины о богатой диаспоре как о своей спасительнице является новым выражением старой армянской идеи о том, что в кри­тической ситуации спасение должно прийти с Запада. В V в., во  время антиперсидского восстания, таковым было ожидание помощи со стороны Византии. С конца XI  в., во времена сельджукских завоеваний и крестовых походов, надежды на спасение с Запада основывались на серии видений и пророчеств, которые восходили к знаменитому видению католикоса Арме­нии IV в. Нерсеса Великого, заложившего основы традиции упования на Запад.[21] В XVIII в. армяне Карабаха, опасаясь на­шествия кочевников, надеялись на содействие России (для армяно-российских отношений ось Восток – Запад нередко заменялась осью Юг – Се­вер). В начале XX  в. западные армяне ждали помощи со сторо­ны европейских стран, а  в конце века, во время Карабахского конфликта, мысли о спасении вновь обратились к России. Диаспора, расположенная на Западе и олицетворяющая запад­ные ценности, стала последней в этом списке потенциальных спасителей. И хотя указанная стратегия ни ра­зу не оказалась действительно спасительной для Армении (наоборот, она, как правило, была для нее губительной), страна, тем не менее, продолжает питать мечты о спасении с Запада, что  сегодня выражает­ся, в частности, в приглашении «мудрых» министров из диаспоры для управления родиной.

Мы начали с противопоставления Европы и Азии, которое предполагает, как уже было сказано, более древнее и общее противопоставление – Запада и Востока. До сих пор мы говорили об этом противопоставлении в связи с Арменией, однако оно, понятно, гораздо более общего порядка и выражает в целом ориентацию человека в окружающем мире, причем далеко не только географическую. Более того, характер и границы деления мира по принципу Восток – Запад обусловлены самим человеком, его активным и агрессивным освоением мира. При этом если граница между Европой и Азией может немного передвигаться в ту или иную сторону в воображении географов, политиков и обитателей приграничных территорий, то граница между Западом и Востоком гораздо более гибкая и подвижная. Но, что удивительно, передвижения этой границы вроде бы не обходятся без участия армян.

Так, в результате сельджукских завоеваний эта граница передвинулась к за­паду, к тому краю Евразийского материка, где крестоносцы пытались противосто­ять движущимся с востока завоевателям. И вдруг именно на этой новой границе между Востоком и Западом и примерно в тот период, когда граница проходит в этом месте (XII-XIV вв.), прежде чем передвинуться еще дальше к западу, к тепе­решней границе между Азией и Европой, появляется Армянское царство Киликия, причем за пределами этнической территории армян.

Для отношений между Россией и странами Востока направление запад – восток соответствовало направлению север – юг в тех случаях, когда дорога на Восток вела через Кавказский хребет, естественную границу между Севером (За­падом) и Югом (Востоком). И именно на этой границе мы находим черкесогаев (черкесских армян), появившихся здесь в средние века и вплоть до начала ХХ в. игравших роль торговых посредников между «северным» Западом и «южным» Востоком.[22]

Другой пример – драматический конец города Джуги в Армении, который в XVI в. был узловым торговым центром между тогдашними Востоком и Западом. Когда персидский царь Шах Аббас решил переместить границу между Востоком и Западом в свою страну, он просто разрушил Джугу и переселил его на­селение в Персию в начале XVII в., основав близ Исфахана Новую Джугу, которая вскоре стала новым звеном-посредником между Востоком и Западом. Примерно через два столетия, когда эта граница двинулась дальше на восток – в сторону Индии, на этот раз в результате активной деятельности сперва голландской, а затем британской Ост-Индской Компаний, британцы обнаружили здесь армянских купцов, уже соз­давших успешно действовавшую торговую сеть именно на этой новой границе. Ар­мяне, которые являлись купцами из Новой Джуги, помогли Компании в ее началь­ных шагах на индийском рынке и сыграли роль буфера между западными и восточ­ными купцами. За важную посредническую роль армянам были даже дарованы в 1688 г. привилегии британских граждан в Индии, которых, впрочем, их вскоре ли­шили – после того как в начале 1760-х годов часть армян поддержала бенгальского наваба Мир Касима (Касим Али-хан) в его антибританском вос­ста­нии.[23]

Число таких примеров легко можно умножить. Каждый из них имеет, ко­нечно, свою особую историю, а сами истории варьируют от насильственных пере­селений до рискованных торговых экспедиций, что вряд ли способствует объ­еди­не­нию их в рамки одной общей модели. Однако, какими бы разными ни были эти пе­ремещения, их результат был одним и тем же: куда бы ни передвину­лась по­движ­ная граница между Востоком и Западом, Армения или армяне каким-то таин­ствен­ным образом оказываются именно там, как бы поджидая перемещения грани­цы, чтобы стать посредниками между по-новому распределенными Востоком и За­па­дом. Обычно это случается против их воли: армяне как бы обречены стать посред­никами, но иногда такой выбор принимает форму политической стратегии, как, на­пример, в случае современной двусмысленной посреднической позиции Армении между Ираном (Югом /Востоком) и Россией (Севером/Западом) – к неудоволь­ствию Запада, особенно Соединенных Штатов.

Многие примеры более мелкого масштаба, в которых армяне играют роль посредников в местных делениях по признаку восток – запад, например, между британцами и турками на Кипре, показывают, что мы в самом деле имеем дело с универсальной моделью армянского образа жизни. Последний пример свидетельствует также, что эта модель не всегда является успешной моделью выживания. На Кипре армяне, бежавшие из Турции во время геноцида, сперва поселились в части острова, где жили местные турки (вот почему армяне играли роль посредников между британцами и турками), но после греческо-турецкого конфликта были вынуждены переселиться в греческую часть острова.[24] Кроме приведенной частной мини-модели, общая модель также показывает, что привилегия «быть между двумя» имеет свою цену и что у медали есть две стороны: удел «быть между двумя» принес множество бед Армении и армянам, поскольку Запад и Восток не только сотрудничают, но и воюют между собой, а те, кто находится между ними, становятся непосредственными жертвами таких войн. 

Это постоянное «стремление» занимать положение между Востоком и За­падом в той или иной мере относится также к процессам образования армянской диаспоры, причем в эти процессы вносят свой вклад обе стороны медали под на­званием «быть между двумя». Так, раздел Армении между Персией и Византией в 387 г. привел к появлению первых армянских диаспор, отпочковавшихся от западных, «византийских», армян дальше к западу. На основании подобных групп впоследствии образовалось Киликийское царство на границе Востока и Запада, которое в итоге пало в результате противостояния тех же Востока и Запада. Сегод­ня, когда караваны больше не проходят через Армению, армяне ищут новые моде­ли, которые подошли бы к старой привычке быть посредником, «жить между», что­бы выжить в современном мире самолетов, летающих над некогда оживленными перекрестками западных и восточных дорог – особенно когда граница между Вос­током и Западом вроде бы готовится к новому передвижению. Мистическая логика, которую мы попытались наметить в настоящей статье, дает нам ключ, лакмусовую бумажку, которая может помочь предсказать, куда на этот раз передвинется кап­ризная граница между Востоком и Западом. Надо только поискать, где на карте мира имеется сегодня большое скопление армян. В настоящее время таким местом является Калифорния.[25] Все увеличивающееся количество людей азиатского проис­хождения, выбирающих Калифорнию местом постоянного или временного прожи­вания, дает визуальное «подтверждение» подобному возможному передвижению в скором будущем. Тот факт, что начиная с 1980-х годов США стали совершать бо­льше торговых операций через Тихий океан, чем через Атлантический,[26] также го­ворит в пользу нашего предсказания.[27] Можно думать уже о следующей границе, учитывая другое место, где имеется другое большое скопление армян, – Россию.[28] Именно туда отправляются армяне, особенно сельские мигранты, в последние, экономически трудные, годы. Учитывая, что в России армяне рассеяны по многим регионам, а не сгруппированы преимущественно в одном месте, как в США, можно сделать предположение о более размытом характере новой границы между Востоком и Западом. Указанием на необычную форму границы – не линия, а обширная территория, чуть ли не целая страна – может служить активно возрожда­ющийся евразийский дискурс, от философских осмыслений до новоимперских чаяний.  

Так что непростые, но в целом комплемен­тарные взаимоотношения Армении и армянской диаспоры могут потребовать в бу­дущем новых стратегий взаимоотношения между двумя, восточным и западным, частями армянского народа, чтобы быть готовыми к намечающемуся очередному перемещению границы между Востоком и Западом.